Друзья Андрея Москаленко

Пробудились одновременно и руки их встретились над тумбочкой, разделявшей две кровати.

— Ничего? — вопросительно простонал Петька.

— Голяк, — обследовав бутылки, прохрипел Лёха.

— Потому что мы народ такой, — тяжело вздохнул Петька, — пока всё до грамма не выжрем, не угомонимся.

Лёха привстал с постели, дотянулся до брюк, висящих на спинке кровати, погремел мелочью.

— Щебёнка.

— Тогда помирать будем, — смиренно натянул простыню до подбородка Петька.

— Ну уж хрена с два! — выпрыгнул из постели Лёха.

— А смысл? Жёны наши повыходили замуж, дети уже на большой дороге, воровать боимся... Раньше хоть к заре коммунизма шли — теперь совсем некуда идти... кроме Гириного ларька.

— Туда я и двину, — запрыгнул в брюки Лёха. — Не даст в кредит — ларёк спалю, а самого Гирю так отторцую — родной дог облает.

Петька со стоном натянул простыню на голову.

Были они хоть и родные братья, но между ними лежала то ли отцовская командировка, то ли просто шутка природы. Петька — в рыжевато-седой щетине, с круглой лысиной на темени, блекло-синими глазами; Лёха — шоколадно-жгучий шатен, цыганские кудри, подковами брови над золотисто-черными глазами — ночная мечта продавщиц и соломенных вдовушек.

Старший брат придремывал, когда в "пенал" ворвался младший с трехлитровой банкой огурцов в руках и оттопыренной курткой на груди.

— Спишь, Петух, не кукарекаешь? Кидай шконку! Наше дело правое — мы победили.

Дёрнули по полстакана. Старший ожил, сварил в мундирах картошку под огурцы, нарезал скрипящий под ножом хлеб.

— Ты давно на себя в зеркало не смотрел? — зажёвывая, спросил Лёха.

— Чего я в нем не видел?

— На. Посмотрись. Специально у твоей Таньки выпросил вместе с огурцами.

— Ну, — улыбался Пётр, — вглядываясь в кругленькое зеркальце, — старая алкогольная обезьяна, плюнуть хочется.

— Петя, да ты же Христос!

— Скажешь тоже.

— Без дураков. Бородку, усы — вылитый Христос!

— Ходить по электричкам надумал что ли?

— Пусть там безногий олень ходит. А мы с тобой пойдем по лучшим домам. Слово господнее понесем в богатые массы.

— Ты что, совсем? — крутнул у виска пальцем. — Да я и Библию-то, как детектив читал: кто, кого и за что. Станут меня, пьяного, бывшего театрального электрика слушать?

— Братан, — уложил руку на плечо Лёха, — а давай временно бросим пить?! Накопим денег, а уж тогда запьем до конца жизни. Мне эти утренние побегушки, во, как надоели. Еще когда из органов не выгнали, мечтал о куче денег, ровно такой куче, чтоб запить и никогда не просыпаться... а, братан?

Вскоре столицу облетел слух о пришествии Христа.

Жил новоявленный Мессия в шикарно-загроможденной квартире престарелой генеральши-вдовы, которая познакомилась с ним при странных обстоятельствах. Лежала в гипертоническом кризе, не в силах была даже протянуть руку к телефону как вдруг услышала окликнул кто-то по имени. С трудом разлепила веки и сквозь облачный туман увидела человека в белой хламиде, с рыжей бородкой и усиками, который, глядя пронзительно синими глазами, торжественно сказал: "Восстань, Зинаида!" И она восстала. Приготовила ужин для двух небесных гостей, а от вина они отказались.

Так отец Петроний начал творить чудеса.

Случалось, входит в незнакомый дом, протянет хозяйке ладони со шрамами от гвоздей, смиренно скажет: "Мир и любовь тебе, Анна, здоровья чадам твоим — Игорю, Настастюшке, Сёмушке и внукам твоим — Ромушке, Альбинушке... и здоровьица другу вашего семейства, Иосифу Давыдовичу, попутанного недавно с чемоданом долларов на берлинском вокзале".

Тут и сам хозяин, бывший внешторговец, а теперь глава двух АО, учредитель трёх АОО и член правления пяти банков, вздрогнет, начнет беседовать, осторожненько выяснять канал утечки информации, а ясноглазый гость мимоходом ковырнет такой фактик, что на прощанье делец поцелует не только израненную ручку, но и помимо общего сбора сунет спутнику Христа, апостолу Лехаузу, парочку "зелененьких"... потом долго будет вспоминать, где он видел этого беса с золотисто-черными глазами, и вспомнит: на Лубянке! только при погонах старшего лейтенанта! Схватится за телефонную трубку, да призадумается. Чёрт знает, как отзовется этот звонок, сейчас ведь у каждого свой бизнес.

К собраниям теперь подъезжали на стареньком, однако шустреньком "Москвиче". Шофёр, апостол Лехауз, почтительно распахвал дверцу, отец Петроний неторопливо выпрастывался... С Библией в руках рассказывал об истинном своем пути, о долгих беседах с прокуратором Пилатом (почему-то называл его "прокурором") и, впадая в транс, бормотал что-то на арамейском, пугая этим даже сверхобразованных евреев, поскольку язык этот задолго до новой эры растворился в семитских диалектах.

Что и говорить, неверующих ни в Бога, ни в Дъявола за семьдесят атеистических лет накопилось море разливанное, а тут, нате пожалуйста, — живой Христос. Ну не потеха ли? Вот и платили дураки за возможность осмеять дурака и тем самым выказать себя умным. Но это почему-то редко кому удавалось.

Особенно памятна многим встреча Мессии с золотой молодежью столицы в концертном зале загородного особняка. Настроение публики, прямо сказать, было скандальным. Подростки обоих полов, разряженные под сатанистов (некоторые даже с пластилиновыми рожками на головах), заняв всю левую половину рядов, глядя на пустую, утопающую в красном бархате сцену, посвистывали, шикали, отпускали сленговые словечки, разогревая себя, как перед выступлением какого-нибудь ложного рок-кумира. Во всяком случае полторы сотни папкиных баксов за входной билет не должны быть пущены на ветер. Их низколобые (новые русские) родители, заранее предупрежденные о "маленьком сюрпризе для малышей", сидели отдельно справа, переговаривались, посмеивались, ожидая начала нервощипательного шоу.

Неожиданно для тех и других три хрустальных люстры разом погасли...

Известно, в возникшей вдруг темноте самый мужественный человек теряет толику мужества, в людской же массе вдвойне пугается. Наступила гнетущая тишина. Где-то далеко захныкал ребенок, что-то вздохнуло, треснуло, рухнуло с протяжным стоном умирающего. И опять же "вдруг" левая часть рядов заискрилась, зарделась, полыхнула пламенем, занялась пожаром. Девочки завизжали, мальчики полезли друг через дружку, образовалась настоящая (не игровая), орущая и воющая куча-мала. Минуту-две продолжалась эта невообразимая паника. Но тут опять зажглись люстры и... пожара как ни бывало. Взрослая публика либо от души смеялась, глядя на нервно всхлипывающих дочерей, либо с притворным участием помогала выбираться из общей свалки своим мальчикам с переломанными рожками и жалкими, перепачканными краской лицами.

В это же время откуда-то сверху спустился на сцену отец Петроний. Воздел рукава белой хламиды к люстрам. Свет начал медленно убывать, сгущаться золотистым нимбом над его лысиной.

— Чада мои российские, — задушевно начал он, — в каждое свое создание Господь, мой Отец, вложил очищающее чувство страха. С любопытством взирает он на вора, убийцу, банкира и прелюбодея, смотрит до какой степени его враг, Сатана, способен развратить человеческую душу, которую после похорон и отдаст ему во всевладение для бесконечной адовой каторги. И вы, молодое сучье племя, поклонники Антихриста, не дожидайтесь великих почестей от своего господина на том свете. Свидетельствую вам, — все хлебные места в аду уже разобраны злодеями, рядом с которыми вы просто маленькие засранцы. Знайте же, что там даже такие изверги человечества, как Ирод, Нерон, Гитлер и Сталин, бегают в лавку за водкой для чертей, ведьм и ведьмаков — близких и дальних родственников падшего ангела. Вам же, сопливым щенкам, уготованы места вечных кочегаров, греющих на кострах огромные сковороды для вечной поджарки своих грешных родителей, забросившим в плоть семя, но не взрастившим его полезным Богу и людям колосом.

Молодежь захихикала, взрослые погрустнели. Но весь вечер прошел в довольно-таки занимательной беседе на тему преступления и наказания без всяких театральных штучек. Мальчики с девочками аплодисментами провожали небесного гостя, а их родители, рассаживаясь по своим иномаркам, почесывали крутые затылки.

Было еще такое. Пригласил в загородные апартаменты богатейший пирамидчик, король, можно сказать, напёрсточников. С долгим притворным вниманием слушал небесного гостя как вдруг, оборвав на полуслове, неведомая сила вознесла отца Петрония над паркетом вместе с креслом, потащила сквозь золоченые палаты. Скосил глаза туда-сюда: две ухмыляющиеся амбальные морды выносят его на мраморное крыльцо, дабы вытряхнуть из кресла, как последнее кошачье дерьмо. Благо, следом поспешил апостол Лехауз, всегда имевший в рукаве чёрного балахона "выключатель" — резиновый шланг с толстым куском стального троса внутри. Два удара — двое падают. Добавил по разу на каждую охранную тыкву, и ребята раками поползли в разные стороны. Отец Петроний, отряхнув свою хламиду, указал апостолу следовать за собой. Пирамидчик буквально ржал, забросив ноги на стол. Отец Петроний выложил между его сияющих штиблет два разряженных "тэтэшки", протянул ладони для целования. Апостол Лехауз, устремив на пирамидчика сияющие антрацитом глаза, поигрывает "выключателем". Куда денешься. Приложился-таки сукин сын трясущимися губами, да еще пятикратный штраф заплатил за непочтительное отношение к Христу.

Распорядился было наказать лохов, но после того как был вызван повесткой на Лубянку и во время "беседы" заметил проскользнувшего в гражданском костюме "апостола", дал своим пацанам команду "отбой".

Зазвал как-то на чашку кофе экономист-философ, эдакий кабинетный реформатор-затейник. Отец Петроний чинно беседует. Неожиданно сзади чем-то как шарахнут по спине! Обернулся. Малец семи-восьми лет в позе нинзя с бамбуковой палкой в руках.

— Не обращайте внимания, — говорит философ-отец, — мне очень любопытны ваши бердяевские воззрения на богочеловечество.

В это время снова... как огреют по горбу да по затылку!.. На что терпелив Христос, но тут не выдержал, спросил у круглоголового отца:

— Простите, не понял, что за дела?

— О, — сладко улыбнулся хозяин, — детство у меня было трудное. В школе и во дворе мальчишки часто обижали, а я не мог дать сдачи. Не мог бить по живому и всё тут. Теперь учу сына бить по живому, если это будет даже сам Христос. Но вы не обижайтесь, не гвозди же в ладони вбивают?.. а малышу — глядишь, полезная практика.

Тут отец Петроний успел перехватить летящую палку, трахнул ею реформатора-затейника по зеркальной башке, схватил за шкирку юного нинзя и, клацнув зубами, сказал: "А тебя, мальчиш-кибальчиш, сейчас зажарю в микроволновке и съем". Бедный ребенок уписался даже от страха. Апостол Лехауз, переломившись надвое от хохота, выбежал из кабинета. Отец Петроний похлопал папашу по щекам, снял обещанные за визит триста "зелёных" да еще триста за оскорбление.

— Знаешь, Лёха, — сказал Петя, когда братан от смеха все еще стукался лбом о баранку новенького "БМВ", — поехали-ка в родной "пенал" и нажрёмся там до поросячьего визга. Меня это трезвое паскудство выводит уже из себя.

Лёха вмиг сделался серьезным.

— Может, попостимся еще немного? Завтра — наваристая встреча. Учти, денег на запой до конца жизни не хватит.

— Где он, этот "конец"? — досадливо махнул рукавом хламиды Петя. — Завтра настучит по калгану какой-нибудь взрослый нинзя или сейчас в столб врежемся, или хуже того — сегодня ночью круглоголовый провернет такую реформу — утром на опохмелку не останется, — вот тебе и труба нашим бабкам.

— В Италию с баксами сбегу!

— Поймает, — одеколону на зоне будешь рад... И вообще, кто из нас Христос, я или ты? Потому, крути колёса, куда велят, и воздастся тебе по заслугам твоим.

С тревогой взглянув на старшего брата, Лёха легонько присвистнул и покатил к ближайшему ларьку, мигающему цветными лампочками, словно новогодняя ёлка.

1999