Друзья Андрея Москаленко

Воши
роман

Оглавление

1. Интермедия
2. Городок наш ничего
3. Реформатор
4. О языке
5. О себе любимом
6. Не духом единым
7. Облом
8. Роковая встреча
9. В Балочке
10. Притча о воде
11. Средняя Азия
12. Кадровая и вообще политика
13. Судьба народа
14. Потерянный рай
15. Под знаменем Кондорского
16. Варнаки
17. Философема Митрича
18. В районном ресторане
19. Кризис
20. Притча о неверной жене
21. Дорога сквозь дом
22. В эти белые — серые ночи
23. Конец бригады
24. Внуки проигранной победы
25. Из тумана прошлого
26. Остальгия
27. Голубая эквилибристика
28. Папа с мамой задружили
29. Потустороннее
30. Читая Рассела

к Оглавлению

Интермедия

Степной поселок. Стандартные одноэтажные домишки. Перед двухэтажным зданием — чахлый скверик с корявыми деревцами джигиды, мелколистого вяза, кустами тамариска, увенчанными бледно-розовыми метёлками соцветий.

В приемной управления совхоза юная круглолицая азиатка-секретарша стучит одним пальчиком по клавишам пишущей машинки, с любопытством поглядывая на четверых посетителей.

Митрич — плотненький, с залысиной, с острыми внимательными глазками. Ульян — широкая кость, окладистая черная борода. Эрик — худощаво-жилистый, раскосые очки, улыбка застенчивого скептика. Сеня — мушкетерская бородка и усики, копошится в рюкзаке, охлопывает себя по карманам.

Митрич:  Сенечка, вчерашний день ищем?

Сеня:  Да... нет... Ага! (Сдергивает со своей головы широкополую шляпу, извлекает из нее кружевной бюстгальтер, подносит секретарше). От имени ВОШей — Всесоюзного общества шабашников — наш скромный столичный презент! Лелейте свои грудочки в холе и красоте! Примерьте. (Снимает болоньевый плащ, растягивает занавесом.) Я загорожу вас от жадных мужских взоров.

Распахивается обитая черным дерматином дверь кабинета с табличкой "Абсалям Абсалямович Абсалямов", в дверном проеме — коротконогий бочонок в коричневом бостоновом костюме с двумя вузовскими ромбиками.

Директор:  Давай заходы, товарищ строитель! (Видит Сеню с опущенным плащом и бюстгальтер в руках секретарши, округляет бусинки глаз, пятится обратно в кабинет).

Пыльная дорога между невысоких сопок, из вершин которых, словно ребра, торчат выветренные сланцевые пластины. Понурая седогривая лошадка тянет телегу с высокими бортами из жердей. Эрик крутит над головой плетку, но не бьет, а лишь покрикивает: "Вперед, Света! Forwarts! Forwarts!" Митрич, Ульян и Сеня бредут за телегой, иногда толкают ее, помогая лошади на взгорках.

Сеня:  Таких лошадей отдают, чтобы самим не тратиться на похороны.

Митрич:  Таких лошадей отдают мудакам, которые с порога дарят секретаршам лифчики.

Сеня:  Не мог же я подарить ей свой последний "Мерседесс".

Митрич (презрительно сплевывает):  Мер-се-десс!.. Расскажи лучше, как тебя, безбилетника, волокли из троллейбуса. Если бы не я...

Сеня:  Сто первый раз слышу эту историю и сто первый раз удивляюсь фантазиям бывших советских прорабов. Меня? Сеню Блюма? От выхода на арену которого вся Одесса визжала, кидалась охапками флоры, а женщины от восторга исходили оргазмом?.. Меня, безбилетника, волокут в кутузку? Не смешите, пожалуйста, ни Европу, ни Азию... гляньте, вон там сурок свалился в нору от смеха.

Митрич:  Может, не тебя я накормил, увез из Одессы на шабашку?

Сеня:  Не меня! И сейчас эту телегу толкаю не я!

Ульян:  Подлинный Сеня глотает сейчас в "Гамбринусе" холодное жигулевское и потрошит креветок.

Сеня:  Запредельно точно, поэт! Я его вижу сукина сына — глотает холодное жигулевское и потрошит креветок. Да, там моя ангельская душа, а здесь только мое бренное жалкое тело. И кто знает, добредет ли оно до третьего отделения совхоза имени Ленина, не упадет ли оно среди азиатской степи, не выклюют ли ясны очи грифы черные, не захрустят ли белы косточки на зубах шакалов полночных.

Ульян:  И возрыдают жены во всех концах необъятной родины, что лишились такого славного алиментщика.

В долинке перед новым подъемом лошадь совсем остановилась. Митрич, Ульян и Сеня пытаются толкать телегу и лошадь. Эрик, привстав, крутит кнут над головой: "Ну-ну, Света, forwarts! вперед! вперед!" Сеня вдруг выдергивает жердину из борта телеги, с размаху бьет Свету по хребту. Лошадь испуганно срывается с места. Эрик летит с телеги, высоко задрав длинные ноги.

Бригада изумленно смотрит вслед ускользающей повозке, потом бежит за ней, выкрикивая: "Света! Светик! Светочка! Стой, стерва! Стой шалава!" Запыхавшись, взбегают на вершину сопки. Внизу перед новым подъемом дожидается лошадь.

Эрик (теперь с одним стеклышком в очках, снова берется за вожжи, крутит кнут над головой):  Ну-ну, поехали, Света!.

Сеня:  А ты почмокай, Эра. Может, она к чмоканью привыкла?

Эрик:  Куда почмокать?

Ульян:  Не куда, а во что.

Митрич:  Дай-ка сюда кнут! Она, кажется, только один язык понимает! (Хлещет кнутом. Лошадь от каждого удара только вздрагивает, но стоит, будто вкопанная).

Ульян:  Последняя глава из маркиза де Сада... Митрич, как там у твоего любимого Есенина — "золото овса давать кобыле"?

Митрич (с ожесточением бросает кнут):  Вот и дай!

Ульян вынимает из рюкзака краюху хлеба. Животное неторопливо жует, тянет голову за отдаляющейся ладонью, однако с места не двигается.

Митрич:   Тоже мне, Насреддин. Лошадь-то колхозная — привыкла — работай не работай — вечером свою пайку съест.

Сеня:  Господа, у нас в цирке тоже как-то забастовала лошадь. Ни плеткой, ни карамельками, ни уговорами, хоть тресни, не могли заставить работать. Тут один головастик предложил... электричеством. Нашли электрика, сунул он под хвост два провода. И чтобы вы думали? заплясала вприсядку.

Ульян:  Давайте стройку века организуем: плотину соорудим, турбину запустим — всё ради нашей Светы.

Сеня:  Так бы любой поэт сделал. А мы, умные дети Советов, спросим совета у нашего кандидата наук, физика Эрнеста: можно добыть энергию, не переворачивая планету вверх дном?

Эрик (поправляя очки): В принципе у нас есть готовый энергоисточник (роется в рюкзаке, вытаскивает прибор). Элементарный тестер. Правда, не совсем уверен... человек легко переносит это напряжение, но лошадь...

Сеня:  Ха! Сравнил человека с лошадью!.. Сколько в тебе веса?

Эрик:  До шабашки было шестьдесят два. Отсюда уеду килограммовым недоноском.

Сеня:  Сколько в этой суке-лошади?

Эрик:  Килограммов триста-четыреста.

Сеня:  Вот. Даже тете Моте с Привоза известно: масса потребляет столько энергии, сколько способна держать сама масса. Следовательно, если твоя масса легко выдерживает энное количество нагрузки, то лошадь, обладающая массой в пять-шесть раз больше, без всякого ущерба для своего здоровья во столько же раз выдержит нагрузку.

Митрич:  Но Света старенькая лошадь.

Сеня:  Закон массы — абсолютен для старых и молодых.

Ульян:  Из трудов массовика-затейника Сенечки Блюма.

Эрик:  Конечно, чушь собачья, бред сивой кобылы, но давайте попробуем, ехать-то как-то надо.

Все садятся в телегу, надежно укрепляются. Эрик раскручивает провода. Сеня прикладывает штеккеры под хвост лошади.

Сеня:  Внимание! Мотор! Поехали!

Эрик прокручивает ручку тестера. Лошадь замертво падает. Крики, суета. Попытки делать искусственное дыхание, массаж. Сеня снимает шляпу над трупом, Эрик — спортивную шапочку.

Митрич:  От лэп-пятьсот вам бы по проводу в жопы, циркачи и физики!

Знойная, пыльная, уходящая в марево дорога. Трое, впрягшись в оглобли, а Сеня — в хомут, тянут телегу, потом, бросив ее в седловинке между двух сопок, шагают, навьюченные вещами.

Ферма — три длинных приземистых строения, четвертое — с оголенными стропилами. Ульян, Эрик и Сеня разгружают машину. Кирпич красиво летает из рук в руки. Иногда Сеня принимает кирпич на жидкие кудряшки своей головы. Местный шофер глядит с раскрытым от восхищения ртом.

Обедают, сидя на свежеотесанных бревнах. Широкобедрая моложавая доярка приносит бидончик с молоком. Эрик и Ульян деликатно благодарят, Сеня целует ей руку. Женщина смущенно убегает и чуть погодя возвращается с завернутым в белую тряпицу куском сала. Сеня целует ее в щечку. Зардевшись, она снова убегает и возвращается с миской яиц. Приобняв, Сеня ущипывает ее за булыжник груди. Доярка со смехом ойкает, толкает Сеню в плечо, отчего он падает на бревна. Все трое смотрят ей вслед.

Ульян:  Сейчас она принесет пол-литру.

Эрик:  Потом перину для Сенечки.

Ульян (растягивается на бревнах, чешет волосатый живот):  Идиллия. Натюрморт: перина под синим небом, яйца и груди молочницы необъятные, как Вселенная. Нет, мужики, честное комсомольское, заработаем денежку, куплю перину, уедем с Неллой Потаповной за город на реку, где над самым обрывом колосится пшеница. И поплывут по воде перья. И пусть люди думают, будто где-то в дремучей стране браконьеры расстреляли стаю белых лебедей.

Эрик:  Что-то, кажется, из песни: "Мне хорошо волосья раздвигая…".

Ульян:  Гениальные слова, Эрнест! Заглянул прямо в брюки… И вот...

Продолжая фантазировать, Ульян накрывает носовым платком лицо. Сеня дергает Эрика за рукав рубашки. На цыпочках уходят в коровник. Идут между меланхолично жующих коров. Останавливаются перед быком.

Эрик:  Вот это бычара!

Сеня:  И это бычара!? Говно на четырех палочках, не бык. На нашей одесской выставке видел быка, так рядом с ним — козявка из носа. Этот затруханный бычок годится только в Испанию на корриду...

Бык обидчиво мычит, встряхивает головой, цепь слетает с шеи, делает шаг через кормушку. Эрик резво перепрыгивает через противоположную кормушку, прячется за корову. Сеня мчится по проходу, бык — следом.

К воротам коровника подъезжает крытый выгоревшим брезентом джип, из которого выскакивает Митрич, услужливо помогает выбраться директору.

Митрич:  Дорогой Абсалям, как видишь, стропила готовы, досок на обрешетку жёк, нет доски.

Директор:  Доска сегодня едет.

Митрич:  Ой, хитрый, Абсалям, ты человек. Каждый день говоришь "сегодня едет", а верблюд, как гулял, так и гуляет.

Директор:  Вагон на станция стоит. Вагонщик перечислением деньгу не хочет. Говорит, плати живой таньга — забирай свой доска.

Митрич:  Репу вагонщику начистить... ишь, падел.

Директор:  Зачем репа чистить? Двоюродный племянник наш секретарь райкома. Но плохой человек, таньга больше жены любит.

Митрич:  И никак не объехать?

Директор:  Ни на рысак, ни на ишак.

Митрич:  Тогда, дорогой ака Абсалям, пиши наряд. Получаю таньга, даю на лапу вагонщику, доски привезу.

Директор:  Слушай, какой наряд?! Работа не сделан, деньга давай, понимаешь. Что писать буду?

Митрич:  Прокопали метро от конторы до чайханы. Выстроили Дворец бракоразводов.

Директор:  Ой, на тюрьма меня тянешь... Всё одинаково — тюрьма. Сидеть будем вместе.

Митрич:  Не боись, ака Абсалям, со мной на зоне не пропадешь.

Директор (в раздумье чешет зад):  Карьер за Тарсаканом, знаешь?

Митрич:  Видел. Проезжал мимо.

Директор:  Камень на стройкам добывал? Триста кубов работал?

Митрич:  Работал, вывозил, стенку коровника менял.

Директор:  Ай, какой умный голова! Рисуй наряд, подпишу. Берешь бухгалтерия тыща рублей. Двести вагонщику, двести тебе, остальной забудь на мой стол... (Осматривается). Слушай, где твой люди? Безобразие, понимаешь: таньга давай, работа нет!

Ворота коровника с треском распахиваются. Сеня, подкинутый лобастой головой быка, пролетает между директором и бригадиром, на четвереньках убегает под машину. Разъяренный бык с налету забрасывает директора на тент машины, начинает гонять Митрича. С бревен приподнимается заспанная взъерошенная голова Ульяна. Бык устремляется к нему. Ульян беременной кошкой запрыгивает на стену коровника. Из ворот всполошенно выбегает крутобедрая доярка. Бык, завидев ее, вытягивает шею, жалобно мычит.

Доярка (медленно идет навстречу):  Гриша, Гришенька, кто тебя обидел маленького? На кого рассердился? Идем, водичкой напою, пшеничкой накормлю. Разве можно людей обижать? Они тебя кормят, они тебя поят... не совестно тебе, Гриша? Ну-ка, повинись, опусти свою глупую башку.

(Бык, еще жалобней мыча, опускает голову. Доярка гладит его крутой лоб, прижимается щекой к морде).

Доярка:  Ишь ты, точно пьяный. Ничего, твоя любушка Зорька дня через два дозреет, удовольствие справишь, глядишь, — и Машенька, Вольта, Гюльчатай... Ах ты, мой коровий хахаль. (Бормоча еще какие-то нежности, придерживая за короткий тупой рог, уводит животное в полумрак коровника).

Сеня (выбравшись из-под машины, восхищенно):  Какая женщина! Европа, похищающая быка!

Ульян (с гребня стропил):  Быка на скаку остановит, в горящую избу войдет!

Митрич (помогая директору выбираться из водопойной лужи, куда тот залетел после того, как тент машины сработал вроде батута):  Жарко, дорогой ака Абсалям, прям-таки завидую тебе. Эх, была не была! (Раздевается, ныряет в грязно-мутную воду). Ух, жаксы!

Директор ошалело смотрит на него, выплевывает лягушонка и, прихрамывая, идет к машине.

Еще не совсем жаркое солнце косо освещает работающую бригаду. Стоя на стене коровника, Сеня принимает от Ульяна и Эрика листы шифера, которые Митрич пришивает к обрешетке гвоздями.

Митрич:  Хорош! Перекур!

Сидят на штабеле досок. Ульян степенно набивает трубку. Митрич оттирает носовым платочком пот со лба. Сеня крутит, вращает между пальцев две сигареты, пока Эрик не перехватывает зубами одну из них.

Митрич:  С такими талантливыми пальцами, Сеня, на Рижском рынке ты бы в полдня имел башли, какие здесь в месяц горбом не зашибешь.

Сеня:  Мама во всем виновата. С детства внушала, будь кем угодно, только не вором. Уже после ее смерти щипнул у одного барыги лопатник, так моя мама каждую ночь с кладбища — здрасьте. Сядет на краешек кровати и смотрит провалами глазниц. В психушку даже угодил. Лечили-кололи, так-таки она в палату днем даже стала заходить. Вообще-то я и без лепил знал, как избавиться от привидения... просто настырничал, думал, как в детстве, надоест воспитывать — отстанет. Хрена с два! За год достала сынулю так,- два раза из петли вынимали. Плюнул я на все эти шанцы-манцы, толкнул антиквару платяной шкаф, купил точно такой же лопатник, вложил в него все до копеечки и подсунул барыге прежним макаром. Принес на могилку родительницы букет самых лучших одесских белых роз, зажег на помин в церкви свечечку. И что б вы, граждане, думали? Забыла ко мне дорогу! Нет, иногда снится, так-таки красивая, веселая, как на старых афишах.

Эрик:  А деляга не спятил вместо тебя от чудотворного возращения бумажника?

Сеня:  В секту какую-то вступил. Такие жлобы даже к Богу через черный ход ходят.

Ульян:  Бугор, слушай притчу и не воруй.

Митрич:  Я у людей за всю жизнь копейки не украл. У государства — всегда пожалуйста! Оно меня всю жизнь обворовывает, и сколько бы я у него ни украл, все равно передо мной в долгу будет.

Эрик:  Насколько я понимаю, социалистическая собственность — собственность всенародная. Следовательно...

Митрич:  Ничего не следовательно, вся собственность в руках главнюков. Они и пользуются ею как хотят.

Эрик:  Но ведь коммунистическая партия...

Митрич:  Какие коммунисты?! Показал бы хоть одного, что за зверь такой, я его ни разу не видел. Брежнев и наш Абсалям? Два одинаковых вора, только на разных уровнях. Остальные — лезут в партию кто ради карьеры, кто от собственной тупости. Мой отец-пролетарий лишь и стал чуть похожим на коммуниста, когда после тихого снятия Хрущёва выложил на горкомовский стол свой партбилет... Будете живы, — вспомните через пару десятков лет мои слова: эти гнилые кремлёвские фраера развалятся сами и развалят всю державу.

Ульян:  Не люблю пророков. Отдохнуть бы денька два и две ночки.

Митрич:  Отдохнуть? расслабиться? Да как вас, вошей, потом собирать?! К примеру, ты, Сенечка, как представляешь себе двухдневный отпуск?

Сеня:  Зашью штаны, постираю рубашку. Напишу письма кредиторам.

Митрич:  Полдня истратил... дальше.

Сеня:  Пойду на речку.

Митрич:  Вот оно!.. один?

Сеня:  Чего там одному делать? Эрик пойдет, Ульян.

Митрич:  Без пузыря?

Сеня:  Ну, прикупим один-другой.

Митрич:  Тут-то все и начнется.

Ульян (раздраженно):  С чего начнется? Где монеты?

Эрик:  Как "где"?.. Является Митрич, выкатывает на желтый песочек еще два арака ... вот и вторая серия из цикла: "Мы будем пить и смеяться, как дети".

Митрич (сникнув):  Чтобы не начиналось, закончим объект, получаем денежку и отдыхаем ... Кстати, знаете, какой начет за Свету сделали?.. Полторы штуки.

Ульян:  Ни уй-я себе! Это же неделя работы за бесплатно!

Митрич:  Дело было совсем утряслось. Коньячком с Абсалямом помянули усопшую Свету. И вдруг Абсалям снова возникает. Вспомнил, наверное, свой полет в коровью лужу. Ветврач — красноносый шныряло — сей момент подмахнул: "Лошадь скончалась от сердечных спазм в результате сильного перегрева". Усекаете? Загнали, дескать, бедную животину. А она, мол, Света, носила Красный бант передовика социалистического соревнования, дважды награждалась премией комсомола, имела похвальные грамоты.

Эрик:  С общественными поручениями у нее, как?

Сеня:  Вела кружок марксизма-онанизма.

Ульян:  Пела в хоре пенсионерок "в жизни только раз бывает восемнадцать лет".

Митрич:  Ничего, остынет. Огребем длинную деньгу, садимся в отдельное купе, под столик — ящик коньяку...

Эрик:  Ящик бормоты.

Митрич:  По банке черной икры на рыло.

Эрик:  По банке килек в томатном соусе.

Сеня :  Не мешай ты, человек красиво мечтает.

Митрич:  Отодвигается дверь — четыре гастрольных балерины из соседнего купе: "Мальчики, к вам можно?"

Эрик:  Четыре мента. Пришли вязать дебоширов. Снимают вошей с поезда и пятнадцать суток подметаем какой-нибудь славный русский город Муром... тот самый, который однажды подметали.

Митрич:  Хорош! Перекурили. Размяли языки и будя. Сегодня заканчиваем кровлю, три дня на оборудование весовой, подписываем наряд и...

Эрик:  Гражданин начальник, может, фасады сначала зашьем, чтоб шифер не спарусил?

Митрич:  Ничего, одну ночь переживет.

Эрик:  Но ведь два гвоздя на лист. Дунет ветер, и уже не склад — аэротруба.

Митрич:  Нет шиферных гвоздей, понимаешь? Весь район вчера обзвонили. И вообще, приказ командира не обсуждается.

Ульян:  Симптом дощатой болезни.

Митрич (подозрительно):  Что ты хочешь этим сказать?

Ульян:  Доска почета о тебе тоскует.

Митрич:  Вяжи узлом языки! Приступили к работе!

Сизые сумерки. Багровая полоска заката. Ветер едва не вырывает из рук листы шифера. Последние удары молотка.

Митрич:  Шабаш! Собирай инструмент!

Идут, пошатываясь от усталости и штормового ветра. Рядом что-то падает, с треском рассыпается. Оборачиваются. На фоне клубящихся туч, белыми птицами кружатся листы шифера.

Сеня:  Аврал! На стройку! Спасать крышу! (Порывается бежать, но Ульян ухватывает за полу пиджака).

Ульян:  Куда?! Куда?! Зашибет в шесть секунд!

Над ними проносится шиферный лист и чуть впереди врезается в землю волнистыми ребрами.

Сеня:  Спасайся, воши, кто как может!

Бегут к поселку, сопровождаемые ревом урагана, взрывами и осколками. Последним в жилье вбегает Ульян и тут же о дверь что-то с грохотом разбивается.

Сеня (запыхавшись, поёт):  Девочки, война... война... Митрича хоронють.

Ульян (отдуваясь):  Шеф родился в рубашке, без рубашки помрёт.

Эрик:  По теории вероятности два последних листа должны снести совхозную Доску почета. И повесит Абсалям нашего бригадира перед конторой на телеграфном столбе в назидание всем раздолбаям. (Над потолком ухнуло, затрещало).

Сеня:  Кровлю проломило. Шифер с шифером воюет. Будет у нас в поселке еще одна шабашка, правда, под конвоем.

Митрич (приподнимает матрас, выкатывает на стол, словно гранаты, четыре бутылки):  Надеюсь, хватит, чтоб заткнулись?

Ульян (набивая трубку): Не хватит — прокурор добавит.

Митрич (взбешенно):  Еще одно слово и я...

Оконное стекло со звоном рассыпается. На стол падает кусок шифера. Сеня берет его двумя пальцами, обнюхивает, пробует на зуб, брезгливо выбрасывает в дыру.

Половинка окна занавешена одеялом, сквозь другую — желто-красная солнечная полоса разделяет комнату. Митрич, полулежа на кровати, перебирает струны гитары, тихо поет:
Где ж ты, мой добрый волшебник? —
Я до сих пор не летаю.
И невидимкой не стать мне,
И неразменных нет денег.
Лампу ты дал Аладдину,
Мудрость ходже Насреддину.
После шагреневой кожи,
Дай ты мне что-нибудь тоже...

Митрич (бросив на постель гитару):  Значит, до работы не допускают. На черный список не кормят... Не пора ли нам вызывать Карму?

Сеня (вскакивает с постели, делает трагическое лицо, поёт): "Я — черная моль, я — летучая мышь..."

Ульян:  Чем ты ее кормить-поить будешь? Дочка министра никак. Училась в английской школе.

Митрич:  Китайский вопрос на женском половом собрании.

Сеня:  Стирать будет, стряпать.

Ульян:  Боюсь, это мы ей будем стирать и стряпать, а она утром из постели "хозяин, похмелиться е?".

Митрич:  Помните, как она нас на Енисее выручила?

Сеня (изображает, будто берет бумагу, авторучку, собирается писать):  Итак, Центральный комитет Всесоюзного общества шабашников, именуемый в дальнейшем просто ВОШ, постановляет: срочно вызвать к месту шабашной катастрофы всеизвестнейшую московскую блядь...

Митрич:  Убери вульгарное слово. Карма не блядь и не проститутка. Карма идейная служительница бога Аморала.

Сеня:  ...срочно вызвать Карму... идейную служительницу бога Аморала с целью...

Ульян:  С целью окончательного морального разложения туземных вождей до состояния полового бессилия и нравственной деградации.

Эрик:  Чей женой на этот раз она будет?

Митрич:  Твоей. Прошлый раз мы сделали ее женой Ульяна — и эта была крупная психологическая ошибка: партюки-главнюки побаивались бородатого мужа-медведя, ну как из ревности шею свернет, ребра переломает. Ты же, Эрик, с виду нормальный муж-лопух, которому только совсем ленивая рога не наставит.

Эрик:  Подобное я слышал и от нее.

Ульян:  В своих оценках мужиков бабы редко ошибаются.

Эрик:  Твоя Нелла Потаповна тоже не ошиблась, заложив тебя в ГБ?

Ульян:   Не ошиблась. В душе я злейший враг этого тараканьего царства с клопами-начальниками, а моя супруга, как маленький клопёнок, заложила меня из расчета: раньше сядет — быстрее выйдет.

Митрич:  Отставить опасные разговоры! Возвратимся к нашим баранам. (Встаёт, поднимает пустой стакан). Внимание, воши, тост!.. Разбился о рифы корабль. Плывут юнга, боцман и капитан. Взмолился юнга: "Господи, дай мне столько брёвен, сколько раз изменяла мне моя невеста!" На море среди волн – ни одного брёвнышка. Взмолился боцман: "Господи, дай мне столько брёвен, сколько раз изменяла мне моя любовница Гретхен!" Всплыло сразу два десятка бревен. Взмолился капитан: "Господи, дай столько брёвен, сколько раз изменяла жена!" И всё море покрылось брёвнами… Так выпьем же за тех женщин, которые не оставляют нас в беде!

Степной аэропорт с полосато-вздутым рукавом на шесте. С деревянной башенки аэровокзальчика репродуктор-колокол хрипло изрыгает марш. С трапа запыленного "илюши", улыбаясь во все идельно-белые зубы, сходит молодая женщина и сразу же попадает в объятия троих мужчин. Не актриса, не порнозвезда, не салонное диво, а умная тонкая жрица любви, мгновенно перестраивающаяся на любой мужской вкус.

Едут на такси сквозь жарко-пыльный городок. Карма, склонив стриженую головку на букет бледно-розовых хризантем, охмуряет туземца-водителя, и он уже в одном проулке чуть не передавил стадо гусей, на перекрестке вообще остановился, утонув в большущих зелено-кошачьих глазах рядом сидящей пассажирки.

Эрик (в новых очках, белом костюме и белых штиблетах похожий на молодого академика — на заднем сиденье между Сеней и Ульяном):  Кажется, у моей супружницы сексуальная разминка.

Ульян:  Не перестаралась бы. Эта публика, если втюрится, порвет на себе и смирительную рубашку. Чем примитивней самец, тем острее ревность.

Эрик:  Ерунда. Просто они не умеют скрывать своих чувств и постоянно нуждаются в зрителях. Мы же свои чувства прячем от чужих глаз, чтобы казаться себе свободными и независимыми. А ревность, ревность глушим в себе размышлениями над высокими материями.

Ульян:  Или творческими игрушками.

Эрик:  Что думает Сенечка по данной проблеме?

Сеня:  Он думает, что только больной осёл мог сменять почти новые джинсы на барана.

Ульян:  Тебе же впридачу дали сотенную?! А это еще — овца с ягненком.

Сеня:  Деньги — жидкость, а джинсы есть джинсы.

Эрик:  В таком разе баран есть баран.

Ульян:  Сенечка, ты лучше подумай о том, какие шашлыки сейчас варганит Митрич.

Сеня (сглотнув слюну): Ай, Ахмет, не раздражай.

Знакомая дорога между сопок.

Эрик:  Здесь будет когда-нибудь стоять бронзовый памятник: Сенечка и лошадь Света с проводами в заду.

Сеня:  И пластилиновый физик с адской машинкой в руках.

Ульян:  Нет, в вашу честь здесь будет насыпан навозный курган.

Машина въезжает в поселок, усыпанный обломками шифера, с побитыми крышами, стеклами.

Карма:  Боже, какой трагический пейзаж! Кругом белым-бело. На Енисее, когда к вам приехала, было черным-черно.

Эрик:  Там горело, а здесь летало.

Ульян (водителю):  Влево... направо... степью прямо к речке. В камыши не заезжай, утонешь.

Машина останавливается у берега неширокой реки. Дымит мангал. Митрич, голый по пояс, с закрученным в виде тюрбана полотенцем на голове, вращает шампуры. Ульян хочет расплатиться с таксистом, но тот, не отрывая взгляда от лица Кармы, сомнамбулически трясет головой. Карма белозубо смеется, обнимает и целует шофера в щеку. Он гортанно вскрикивает, бежит к машине, размахивая руками.

Ульян:  Укус змеи — и яд в него проник.

Митрич (приближаясь):  Хочу, чтоб и в меня.

Карма:  До ночи переживешь. А теперь — искупаться, выпить, пожрать. (Сбрасывает на траву кожаные брюки, жилет, нижнее белье, идет в воду).

Митрич (с наигранным восхищением):  Моя школа!

Сеня:  Начальная.

Ульян:  Высшую она кончала в нумерах "Метрополя".

Сеня (запускает крутящимся диском шляпу, которая точно нахлобучивается Карме на голову):  Прикройся, бесстыдница!

В раскрытое окно светит луна. На полу — клубок сплетенных тел, стоны, вскрики, задыхающийся шёпот "так, так, мальчики!.. не теряйте ритма... не делай мне больно, Улька!.. Фюрер, паши, паши! Сенечка, потеряла тебя!.. Сейчас, сейчас, пойдем все вместе! Где Эрька?" На одной из кроватей бледное пятно лица и сигаретный огонек, перезревшей ягодкой земляники.

Розовое утро. Карма приподнимается на локоть, рядом со спящим Эриком, щелкает пальцами. Сеня, переступив через спящего на полу Ульяна, сует в губы Кармы сигарету и зажигает спичку о железную спинку кровати. Митрич прибирает со стола.

Карма:  Хозяин, похмелиться е?

Митрич:  Только арак.

Карма:  Разбавь водку наполовину водой, добавь чайную ложку сахара и уксуса. Измочалили вы меня до полусмерти... еще и под конец Эрька, будто сто лет живой не видел.

Митрич готовит в стакане заказанный коктейль, перешагивает через Ульяна, подносит Карме. Она пьет мелкими чувствительными глотками. Возвращает пустой стакан, откидывает голову на подушку, прикрывает тяжелыми ресницами глаза.

Карма:  И что, этот монгольский кобёл в натуре решил пустить вас на голяк?

Митрич:  Если б на голяк. В тюремных пижамах. Создал комиссию во главе с самим собой. Не допускает к работе. Шьёт статью от трех до пяти.

Карма:  Что ж ты, старый волчара, так опарфунился?

Митрич:  Проруха бывает не только на старух... и на стариков. С Сеничкиных фокусов началось...

Сеня:  Бугровским закончилось.

Карма:  Что из себя представляет этот директор-зверёк?

Митрич:  Обычный бай с партийным билетом. Хитрый дурак. Как всякий восточный недоумок воображает, будто умней его нет на свете.

Ульян:  (на полу из-под одеяла): Внучатый племянник районного судьи.

Сеня:  Отнял у чабана единственную малолетку-доченьку. Сделал из малютки секретаря-наложницу. А девочка бредит театром и ужасно страдает под этим бочонком.

Карма:  Ты ей помогаешь?

Митрич:  Лифчики примерять.

Ульян (из-под одеяла):  Уже и трусики.

Митрич (ожесточенно бьет кулаком по столу):  Так вот оно в чем дело?! Абсалям почти согласился на "стихийное бедствие" и вдруг — опер из района!

Карма:  Не психуй. Я, между прочим, с некоторых пор московская представительница международного феминистического движения и просто обязана вмешаться в судьбу несчастного создания.

(Сеня встает перед кроватью на колени, осыпает Карму поцелуями).

Эрик:  Э-э-э, целовальник, меня-то не слюнявь.

Карма (смеясь): Эрька! проснулся?! (Хрипловато, но очень чувственно поет):  "Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось?.."

Митрич (извлекает из-под кровати гитару):  "Помнишь ли ты, наши мечты?.."

(Поют дуэтом, как бы извлекая слова из глубин их первозданного смысла. Стонет гитара, стонут две души).

Ульян (сидя на матрасе, тряся взъерошенной головой):  Приснилось, будто меня в часовне отпевают.

Эрик:  Оказалось, тебя отпаивать надо.

Митрич (подносит Ульяну стакан, на вилке — маринованный огурец): Похмеляйся и завязывай с половой жизнью, надоело через бревно переступать.

Карма (полушепотом на ухо Эрику):  Эрька, помнишь, я ведь и вправду была твоей женой? Помнишь, твоя мама ночью вошла к нам в спальню и сказала "развратники! хоть бы свет выключили!"

Эрик:  Кроты живут в темноте.

Карма (через плечо — не встающему с колен Сене, запустившему руку под одеяло):  Чуть нежней, Сенечка. У меня так все болит. Истерзали меня, измызгали.

Митрич (вдохновенно):  Ну, воши, денек еще погужуем, а завтра с утра Эра ведет свою жену устраиваться в контору хоть уборщицей.

Карма:  Вот еще... уборщицей! У меня талант снабженки и призвание культработницы.

Митрич:  Ну и будешь доставать нам шифер, гвозди и доску, а ночами окультуривать руководящих баев вплоть до скамьи подсудимых... Ладно, о делах — на потом. Айн момент внимания — "Песня пленного скифа-гладиатора". (Берет несколько аккордов на гитаре. Поёт хрипловатым баритоном).
Откройте шлагбаумы.
Туманною ночью
я выеду тихо
в привольную степь.
Я — вечный кочевник,
я — скиф-одиночка,
не по сердцу этот
ваш буйный вертеп.
Меня приручали
вином и деньгами,
поэты в стихах
плели про любовь.
Меня совращали
чужою отвагой,
в центурии били
под сердце и в бровь.
В каморе на сене
с какой-то мегерой
метался в горячем
упругом бреду,
а утром с рабами
бежал на арену,
чтоб друга убить
на потеху врагу.
Я вам возвращаю,
что нажил и прожил,
что ваша река
от меня унесла.
Я вам возвращаю
овчинную кожу,
кротовьи глаза
и уши осла.
Откройте шлагбаумы!
Мечи уберите!
Своих топоров
разомкните кресты!
На зарево дальнее
в степь посмотрите —
то скифов свободных
пылают костры!

Сеня (раскрывает объятия): Шефуля, спиши слова!

Митрич (кивает на Ульяна): Пусть тебе автор спишет.

Ульян:  Будешь в Москве, сходи на Лубянку, спросишь у ребят автограф этой песни — спишут и пропишут. Они не брезгуют даже сортирными юмористами.

В небе — кипящее солнце. Два десятка полуголых рабочих кувалдами, ломами, кирками ворочают, дробят камни. Чуть поодаль у скалы этим же занимаются Ульян, Эрик, Сеня. На нейтральной полосе Митрич разговаривает с худощавым красивым чеченцем.

Чеченец:  Сколько в день бьешь камня?

Митрич:  Кубов пять-семь.

Чеченец:  На хлеб заработаешь, вода бесплатно. У меня каждый горец по стольку рубит.

Митрич (дипломатично):  Каждому свое.

Чеченец:  Хорошо говоришь. Идем в мою бригаду. Мясом кормить буду, после работы — стакан водки. На дорогу деньги дам.

Митрич:  Спасибо за приглашение. Мы уж как-нибудь сами.

Поодаль тормозит запыленная "Волга", из которой выпрастывается Карма. Митрич с улыбкой идет навстречу.

Митрич:  Тротил привезла?

Карма (кивает на багажник):  Четыре ящика... Как ребята? не сломались еще?

Митрич:  Поют "скажи-расскажи, каторжанин". Сама же видела, вчера с одной бутылки упали.

Карма (плотоядно хихикает):  Ничего, мне тебя одного хватило.

Митрич (досадливо морщится):  А-а… о старческий всплеск... Компрессор будет?

Карма:  Из района едет. На полпути обогнала.

Митрич:  Лайба, чья?

Карма:  Директора райпотребсоюза. Болеет он. (Кивает в сторону чеченца, картинно постукивающего о голенище хромого сапога плеткой). Что за красавчик?

Митрич:  Бригадир-надсмотрщик. Зовет к себе. Мясом кормить обещает, по стакану водки после работы. Шакал, воображающий себя львом.

Карма:  А это мы сейчас проверим.

Машина срывается с места, летит прямо на чеченца. Он мужественно держится, но в самый последний момент шарахается с дороги. Визжат тормоза. Карма, сияя заготовленной улыбкой, выскакивает из машины, берет под руку бледного, как полотно, чеченца, уводит по тропинке.

В карьере грохочут взрывы. Подпрыгивают сланцевые пласты — впечатление, будто гора шевелится.

Митрич (выглянув из-за скалы):  Эрик, заводи компрессор!

Тяжелым пулеметом строчит отбойный молоток. Повизгивает роликами транспортерная лента. Подъезжают пустые и отъезжают загруженные камнем самосвалы.

Ночь. Шабашники вповалку спят. Сквозь призрачный туман вздымается земля, припадочно трясется пневмомолоток... Митрич разбрасывает на четыре кучки деньги. Его кучка вдруг исчезает. Митрич сует руку в карман Сеничкиного пиджака, водворяет деньги на место и грозит пальцем.

Пьяная компания из мужиков-начальников. Полуголая Карма изображает восточный танец. Карма целуется с дородным казахом в машине. Карма стыдливо закрывает лицо персидской шалью. Карме надевают старинный серебряный браслет на запястье. Карма мчит на вездеходе и стреляет из ружья по убегающим сайгакам.

Снова — взрывы, снова припадочно трясется молоток. Митрич раскидывает на четыре кучки купюры. Его собственная кучка опять исчезает. Митрич снимает шляпу с Сенечки, вытряхивает деньги и грозит пальцем.

Сеня с Ульяном входят в общежитскую комнату. За столом сидят три чеченца, бледный Эрик и немного взволнованный Митрич. На столе — пистолет. Сеня прячется за широкую спину Ульяна. Выглядывает раз, другой. "Гости" насмешливо следят за ним. Сеня боязливо выходит на середину комнаты, протягивает дрожащую ладонь, просит денежку. Один из "гостей" кидает металлический рубль. Сеня хватает его ртом, со скрежетом жует, полощет им рот и выплевывает на стол один за другим несколько металлических рублей. Кавказцы раскрыли рты. Сеня собирает монеты в кучу, накрывает их носовым платком, резко сдергивает платок — вместо рублей — бумажные червонцы. Чеченцы завороженно смотрят на деньги, а когда спохватываются, пистолета на столе как не было. Ульян с медвежьим ревом хватает самого близкого к себе "гостя" и, словно мешок, выбрасывает в окно. Митрич переламывает надвое другого и, словно узел, выбрасывает за дверь. Третий, получив для ускорения мощный пинок под зад, пробежал по двору на четвереньках.

Драка разгорается с новой силой на улице, когда из кузова грузовика выпрыгнуло еще с десяток горцев. Ульян пользуется силой, Митрич — веселой злобой, Эрик отмахивается доской, с торчащими из нее ржавыми гвоздями, Сеня отвлекает сразу несколько человек игрой в догонялки. Подъезжает директорский джип. Выскакивает Карма, с ходу хлещет букетом роз по красивой морде чеченца-бригадира, держащего в руке кинжал.

Карма:  Ах ты, чортова нелюдь, на белых людей нож поднимаешь?!

Вышедший из машины Абсалям пытается своим авторитетом прекратить драку, но тут же погребен под свалкой барахтающихся тел. Все очень устали, выдохлись. Воши отступили к своим дверям, враги — к своему грузовику.

Чеченец (весь в кровавых царапинах, стоя в кузове, грозит кулаком):  Митрич! С тобой, как с человеком, говорил, уходи с карьера, не сбивай расценки! деньги обещал! больше меня хотел получать?! Получишь! За каждую рану моего народа — ведро своей черной крови! И невеста твоя...

Карма:  Выпей стакан моей менструации и успокойся!

Митрич (заботливо охлопывая вывалянного в пыли директора): Ох, дорогой ака Абсалям, жизнь наша такая непонятная штука: плохо работаешь — лодырь, сачок, тунеядец, хорошо работаешь — сука, западло, стукач. Что делать, шайтан один знает.

Директор:  Завтра на райком ставлю вопрос: Сталин ссылал свой Кавказ нашу степь, пусть ссылает опять свой кавказский пещера. Нам такой бандит не надо. Работать не хочет — морду бить, резать ножом мирный человек хочет.

Митрич:  Так ведь Сталин давно умер.

Директор:  Башка твой давно умер. Сталин вчера телевизор говорил — вся страна сидеть на тюрьма будет.

Митрич:  Ты Андропова имеешь в виду?

Директор:  Слушай, какой разница — Хрущев, Брежнев, Андропов — всё один Сталин.

В комнате свой разговор.

Сеня:  Кто-то засветил мне в голову и я увидел салют над столицей, и женщина в белом, похожая на Карму, прошептала мне в ухо: "С праздничком тебя, Сенечка. С великим Октябрем".

Эрик:  Вот-вот, праздник ноябрьский, революция октябрьская — с абсурда началось абсурдом и закончится.

Ульян (прикладывая к глазу мокрое полотенце): "Уж небо осенью дышало..." А что, воши, не пора ли нам сваливать из этих палестин? "Уж реже солнышко блистало..."

Эрик:  "Короче становился день."

Карма (грустно): "Лесов таинственная сень с печальным шумом обнажалась". Ребята, и правда, в подмосковных лесах уже осыпаются с берез листья.

( Входит Митрич).

Митрич:  Наш-то баскарма не такой уж дурак, каким мне казался.

Эрик:  Битие определило сознание.

Карма:  Умный туземец, но весь из противоречий.

Эрик:  Бардак одной души тождественен бардаку государственному. Зимой в своей берлоге я докажу это математически.

Карма:  А мне этот бардак нравится. Жаль будет, если его прикроют.

Эрик:  Старый прикроют, новый откроют.

Карма:  Многие знакомые кричат: невыносимо, дышать нечем, хотим свободы! И не понимают, — вырвутся из клетки, в лучшем случае — улетят за жратвой в чужие края, в худшем — сдохнут от холода и голода... Так давайте же покейфуем напоследок, растратим себя до последней копейки, ибо новое мурло капитализма проглотит нашу самобытную романтику.

Ульян:
Торопитесь же, девушки, женщины,
Влюбляйтесь в певцов чудес!
Мы сегодня — последние трещины,
Которые не залил прогресс! *

Карма:  Я бы сказала "не залил дерьмом прогресс". Была я у них на Западе. Не приведи господи такого цивильного свинства. Нет уж, лучше в подъезде стоя или в бомбоубежище на столе, чем заказывать по телефону ёбаря! "Цвет кожи, мадам?"- "Желательно, потемней".- "На какое время, мадам?" Раскошелиться могла только на час.

Эрик:  И ты заказала?

Карма:  Просто из любопытства.

Митрич:  Ну и как?

Карма:  Прикатил на красной спортивной машине черный горилла во фраке, крахмальной рубашке, галстук-бабочка в розовый горошек. Вручает дохлую красную розочку, смотрит на часы. Отсчет времени пошел. Предлагаю рашн-водка, мотает головой, на работе не пьет. Начинает раздеваться. Фирменные ласки, фирменные приемы и, простите, какой-то фирменный член. Я даже взглянула украдкой, нет ли на нем фирменного клейма. Выпил чашечку кофе, взглянул на часы: "К сожалению, мадам..." — "Извините, — говорю, — вы не носите с собой Книгу жалоб и предложений?" — "Нет, мадам, но ваша идея может заинтересовать фирму. Любая полезная идея — это приличный гонорар".

Ульян, придерживая челюсть, смеется. Сеня, вращаясь на одной ноге, хохочет. Эрик болезненно морщится. Митрич барабанит пальцами по деке гитары.

Митрич:  Кармен, мы тоже фирма... раздолбайская русская фирма. Но с деньгами у нас всегда честно... можешь получить свой гонорар.

Карма:  Уже конец? А я только во вкус вхожу... Неужто испугался угроз этого горного орла в куриных перьях?

Митрич:  Девочка, я знаю это сучье племя, общался на воле и на зоне. Впрямую они теперь не сунутся, но будут сечь, охотиться, дождутся момента и перережут нас либо спящих, либо из-за углов поодиночке... кстати, убьют и тебя после надругательств, какие не снились тебе в самых страшных снах. Остается, либо давить падлюк, либо смываться. Назови меня еще раз трусом, и этой же ночью сделаю из них барачную поджарку, а тех, кто умудрится выскочить, перестреляю, как собак.

Сеня (испуганно):  Карма!

Эрик (печально):  Кармен.

Ульян (осуждающе):  Кора...

Карма:  Прости, Андрей Дмитриевич, я просто дура... Ребята, а в Москве уже падают с кленов листья.

Якиманка. К ресторану подъезжают два такси. Из них вываливается развеселая компания. Отдельный кабинет. Карма с Эриком танцуют какой-то загадочный танец. Митрич с Ульяном потягивают из фужеров пиво. Сеня что-то шепчет в ухо юной, заметно располневшей азиатке-секретарше.

Эрик (стучит вилкой по графинчику):  Господа воши, внимание! Наступает волнующий момент в истории нашей великой державы. Сейчас исчезнет с её лица одна их множества контор идиотского хозяйства. Начинаю отсчет времени: десять... девять... восемь...

Далекий азиатский поселок, освещенный белым полумесяцем. Двухэтажная контора совхоза. В подсобке, заваленной флагами, лозунгами, портретами вождей и прочей рухлядью, электронная стрелка часов перескакивает через секунды: ... четыре... три... два... один... Здание приподнимается над землей и с грохотом рассыпается на части.

В ресторане бушует оркестр, звенят бокалы, танцуют воши. В метро муравьиными встречными ручьями текут люди, недобравший алкаш ломится в закрытую магазинную дверь, девочка в ночной привокзальной толкучке продает свою куклу.

ВЕК, 1993 г.

к Оглавлению

* Стих. В.Шершеневича